CASTLE.PRI.EE

Как Ломоносов бежал впереди паровоза.

Ломоносов понимал, что в любимом отечестве безполезно пытаться получить настоящее образование. Цари-батюшки да царицы-матушки отказывали народу в просвещении. А те жалкие крохи, которые выделялись на это дело из казны, оседали в кошелях у мафии иностранных проходимцев, выдававших себя за крупных специалистов.

Ломоносову захотелось в Марбург. Проходимцы его напутствовали: «Поезжай-поезжай, милок». Известно, каково нашему брату приходится за границей. Хорошо ещё, он взял с собой домашних заготовок – на первое время хватило, а дальше уже как-то втянулся, привык.

В стране, где всё продавалось и покупалось, нос на улицу опасно было высовывать. Токмо и оставалось, что дни и ночи напролет грызть гранит науки. Чем Ломоносов и доводил профессоров до крайней степени изумления. Они с трудом подбирали русские слова: «Ну ты, Михаэль, даёшь!» А на своем языке добавляли: «Ну как нам понять русскую душу?».

Итогом всех этих издевательств явилось то, что Ломоносов стал понимать природу лучше, чем любой теперешний академик. Если сомневаетесь, то поищите в его трудах поставленные вопросы, на которые он только собирался дать ответы, но смерть помешала. Если найдется академик, который, хотя бы на один из них, ответит, то с радостью возьму свои слова обратно.

Научное творчество Ломоносова очень раздражало отечественных и импортных умников. Умничанье – это характерная черта тупиковых времён. Они начались ещё до Ломоносова и продолжаются и по сей день. В это время работы пишутся так, чтобы они были «понятны только специалистам». При этом специалистом считается тот, кто делает вид, что они ему понятны.

Ломоносов заявил им: «Зачем умничать. Природа весьма проста. Что этому противоречит, должно быть отвергнуто». И его слова подтверждались делом. Он разоблачал теории умников, и излагал свое разумение буквально «на пальцах».

Он понял, что свет является процессом передачи колебательного движения частичек материи посредством волн в эфире. Однако, авторитет Ньютона был слишком велик. Поэтому Юнг да Френель подхватили крамолу Ломоносова о волновой теории света лишь спустя полвека. Пройдёт ещё столько же и она стала господствующей.

Попутно, Ломоносов разгромил ещё и концепцию теплорода. Он заявил, что количество теплоты в теле определяется интенсивностью вращательного движения составляющих его частиц. Следовательно, должна существовать «крайняя степень холода». Спустя столетие, целая плеяда блистательных физиков – Кельвин, Больцман, Клаузиус, Максвелл – пришла к аналогичным выводам.

Сегодня редко кто скажет, что же сделал Ломоносов, как великий физик. В этом он сам виноват, зачем бежал впереди паровоза. Нужно было идти вровень с развитием официальной науки и подождать сотню лет.

Всё было распрекрасно в калориметрическом методе, но Ломоносов начал задавать дурацкие вопросы. Этот метод с самого начала был основан на ключевом постулате о том, что теплотворная материя способна перетекать только от более нагретых тел к менее нагретым. А ведь могли бы и подумать, прежде чем постулировать. Если этот ключевой постулат верен, то со временем температуры всех тел выровняются – и, как говорится, аминь. Впрочем, если кто и додумался бы, то ему резонно возразили бы, что Божий замысел исключает такую глупость. И на этом все бы успокоились.

Словом, концепция теплотворной материи в науке уютно пригрелась. Поэтому наш Ломоносов, со своей деревенской простотой, эту идиллию нарушил. В «Размышлениях о причине теплоты и холода» он сформулировал причину теплоты, которая заключается «во внутреннем движении» частичек тела. И сделал вывод: «должна существовать наибольшая и последняя степень холода, состоящая в полном покое частичек». Сегодня используется более высоконаучный термин – «абсолютный нуль температуры». Однако забыли уточнить, что это дело рук Ломоносова.

Он имел нахальство разгромить концепцию теплотворной материи! Ломоносов писал, что у философов отсутствует понятие «чем именно теплотворная материя вдруг загоняется в нагреваемые тела». Он спрашивал: «Каким образом в самую холодную зиму, когда всюду лютый мороз, …порох, зажжённый малейшей внезапно проскочившей искрою, вспыхивает вдруг огромным пламенем. Откуда и в силу какой удивительной способности материя эта собирается в один момент времени?»

Умникам ещё только предстояло придумать методы квантовой механики. Иначе они бы придумали какую-нибудь «редукцию тепловой функции». Хотя при «средневековом мракобесии» считалось мало приличным так откровенно идиотничать. Это стало обычным делом лишь в ХХ веке. Ждать было ещё долго…

Тем временем, Ломоносов разобрался следующим заблуждением – насчёт весомости «теплотворной материи». Он заявил: «Философами, а особенно химиками, принимается, что этот блуждающий огонь показывает своё присутствие в телах увеличением объёма их, и увеличением веса. Роберт Бойль доказал на опыте, что тела увеличиваются в весе при обжигании».

Однако Роберт Бойль начудил. При обжигании металла, на нём образуется окалина, и вес образца увеличивается. Это происходит за счёт вещества, присоединённого в результате окислительной реакции. Ломоносов утверждал: «Хотя окалины, удалённые из огня, сохраняют приобретённый вес даже на самом лютом морозе, однако у них отсутствует какой-нибудь избыток теплоты. Следовательно, при процессе обжигания к телам присоединяется какая-то материя, отличная от огня… Далее, металлические окалины, восстановленные до металлов, теряют приобретённый вес. … восстановление, так же, как и прокаливание, производится тем же – даже более сильным – огнём».

Чтобы убедиться в этом, Ломоносов проделал ещё и контрольные «опыты в заплавленных накрепко стеклянных сосудах, чтобы исследовать, прибывает ли вес металлов от чистого жару. Оными опытами нашлось, что славного Роберта Бойля мнение ложно, ибо без пропускания внешнего воздуха вес сожженного металла остаётся в одной мере».

Эти убийственные доводы опровергали учение о теплотворной материи. Это понимали даже подмастерья в химических лабораториях. Но академические мэтры отказали в правоте Ломоносову. Они мудро хранили гробовое молчание. Мэтры прикидывали: «Что ему можно возразить? Как может быть такое, что мы все дураки, а он один – гений». Причём эта мысль навязчиво приходила во все академические головы. Внешне это проявлялось как мировой заговор.

Однако это были честнейшие и благороднейшие люди. Как на подбор – один другого честнее и благороднее. Честный на честном ехал и благородным погонял. Взять хотя бы Эйлера, который считался другом Ломоносова. Когда Парижская Академия наук объявила конкурс на лучшую работу о природе теплоты, то он выиграл конкурс и получил премию. Эйлер, уже после Ломоносова, в представленной работе писал: «То, что теплота заключается в некотором движении малых частиц тела, теперь уже достаточно ясно».

Но этот случай с Эйлером был исключением. Остальные «честные и благородные» помалкивали и терпеливо ожидали кончины Ломоносова. И лишь после этого, выждав для верности ещё чуть-чуть, они снова завели свою шарманку про теплотворную материю.

Академические мэтры отказывались признавать правоту Ломоносова. Вот если бы он сделал какую-нибудь малость, например, разоблачил бы заблуждения одного Бойля. Тогда был бы сейчас в учебниках закон Ломоносова-Бойля. А Ломоносов увлёкся и перелопатил всю тогдашнюю науку. Согласитесь, разве можно писать в учебниках «первый закон Ломоносова», «второй закон Ломоносова» и т.д. Ведь счёт идёт на многие десятки! Ученики запутаются!

Свежие экспериментальные факты, которые можно было истолковать в духе теплотворной материи, прошли «на ура». Например, естествоиспытатели смешивали такое-то количество холодной воды с таким-то количеством горячей и определяли результирующую температуру смеси. Опыт подтверждал формулу Рихмана: значение температуры было средним взвешенным. В частном случае, при равных количествах холодной и горячей воды, оно было средним арифметическим.

Расслабившись, химик Блэк, а затем ещё и химик Вильке, затеяли проверить формулу Рихмана для случая смешивания горячей воды со льдом, вместо холодной воды. Они были уверены, что в точке плавления «что лёд, что вода – одна лабуда». Результат вышел, сегодня это можно точно сказать, совершенно умопомрачительный. Конечная температура воды для случая исходных равных весов льда при ноле градусов Цельсия и воды при 70 градусах Цельсия повергла их в шок. Она оказалась равной 0, вместо средне арифметического. Умопомрачительно?

Умы помрачились настолько, что создали концепцию о «скрытой теплоте плавления льда». По этой концепции, для расплавления льда нужно нагреть его до температуры плавления. Для этого потребуется сообщить ему определённое количество теплотворной материи в соответствии с его теплоёмкостью. Однако, ещё потребуется сообщить ему дополнительное огромное количество теплотворной материи, которая пойдёт на само плавление.

Правда, при плавлении температура льда остаётся постоянной и термометры отказываются регистрировать эту дополнительную теплотворную материю. Поэтому теплоту плавления и назвали «скрытой». И «нашли» численное значение его скрытой теплоты плавления. Чтобы результаты оказались правдивее, академики решили, что количество теплоты в природе сохраняется. Это бредовое допущение позволило подтвердить наличие теплотворной материи. Ей приписали такое специфическое свойство, как отсутствие веса. И вышел у них теплотворный флюид без веса, для которого подобрали меткое название: теплород. И стало у них всё краше прежнего.

Краткое изложение отрывка из книги «С чего начинается физика» А.А. Гришаева.

Комментарии запрещены.