CASTLE.PRI.EE

Записи с меткой «наркомания»

Марианна Тарасенко взяла интервью у бывшего наркомана.
Сколько угодно приличных и законопослушных родителей, педагогов, врачей и социальных работников могут вести пропаганду против наркотиков, начиная с пелёнок убеждать детей избегать «этой гадости». Но число наркоманов растёт, и молодое поколение на предостережения плюёт. В частности, и по той причине, что убеждают их те, кто плохо понимает кайф от этой «гадости».
И, значит, с точки зрения «всё знающих на свете» подростков, плохо понимают, о чём говорят. Они рассуждают: «На самом деле это классно, вряд ли я подсяду, всегда можно соскочить, даже в ряде американских штатов марихуану легализовали». Возможно, что кто-нибудь прислушается к словам наркомана с десятилетним стажем.
Наш наркоман говорит про себя, что он бывший. Но уточняет, что бывший наркоман, как и бывший алкоголик – это до первой дозы или рюмки. То есть если намереваешься жить нормально, то забудь про алкоголь и наркотики. Иначе – все усилия и муки насмарку: смертельный яд, вновь попавший в твой организм, уведёт тебя в прошлое.

Китаец вместо японца

Виктор Мальгин, имеющий десятилетний наркостаж, уже пять лет как простился со своей зависимостью. На момент написания статьи ему было 35 лет, он вырос в Таллинне, в благополучной и хорошей семье, окончил школу, слегка поучился на юрфаке, отслужил в армии, работал на разных работах. Вроде бы все, как у многих. За исключением одного – героина.
— Когда вы впервые попробовали наркотик и какой конкретно?
— В девятом классе, марихуану.
— И что к этому подтолкнуло – сложности подросткового возраста, какие-то проблемы в школе или дома?
— У меня был такой круг общения, что я должен был пробовал курить марихуану, иначе выглядел бы там белой вороной.
— В первый раз было страшно?
— Было. Но я себя пересилил.
— И что, понравилось?
— Попробовал – стало противно. Наркотик даёт возможность пережить чувства, которые можно испытаешь, только употребляя его. И это пугает. Ты странно двигаешься и говоришь, и понимаешь при этом, что находишься в изменённом состоянии.
— Это как ощущение опьянения от алкоголя или что-то другое?
— Ощущение другое, а результат один – яма. Обычно наркоманы и алкоголики дистанцируются друг от друга. Наркоманы считают алкоголиков быдлом, а алкоголики гордятся, что они отличаются от наркоманов и такие же, как все остальные люди. И тем, и другим сложно понять, что проблема у них общая.
— Но если первый раз стало противно, почему же были другие разы?
— А это, так всегда. Люди «с опытом» говорят тебе: да что ты, кто же с первого раза кайф поймает, надо ещё попробовать. И ты опять чувствуешь себя белой вороной.
— И что, в итоге понравилось?
— Марихуана в принципе меня мало впечатлила – как в плане отвращения, так в плане горячей любви к ней. Но начало было положено, и нашлись другие «опытные» люди, которые сказали, что есть отличная штука – амфетамин. Время шло, круг общения сменился, но остались и прежние знакомые. Я окончил школу, в это время очень серьёзно заболела бабушка, и родители были так заняты ею, что я по сути был предоставлен сам себе. А у них даже такие мысли отсутствовали, что я могу подсесть на наркоту. Год я вообще «дурака валял», а на следующий родители «поступили» меня в вуз. Там я полтора года кое как отучился, но потом друга призвали в армию, и я, взяв академический отпуск, пошёл с ним за компанию добровольно. Тогда я уже употреблял амфетамин.
— Вы хотите сказать, что пошли в армию под его воздействием?
— Отнюдь. Армия меня всегда привлекала, и если бы в то время я лучше знал эстонский, то, наверное, после прохождения срочной службы там остался бы.
— А во время службы в армии тоже наркотики употребляли?
— Конечно. Их можно было легко достать. Потом настал черед героина, потом, когда он исчез, то и «белого китайца» — триметилфентанила. В юности мы с ребятами увлекались мотоциклами, сначала у всех были «Явы», потом стали появляться японские. И я тогда пошутил: одни пересели на японцев, а я – на китайца. Компания моя к этому моменту поменялась полностью. Кто-то из прежних друзей учился, женился, делал карьеру, а я дружил с героином и себе подобными.
— Кололись?
— Курил, с фольги. От того чтобы колоться, что-то удерживало. Видимо, подсознательно я оставлял для себя какие-то нити, ведущие к нормальной жизни. А это такая иллюзия: раз избегаю использовать шприц, значит, со мной все нормально. В то время кто-то постоянно что-то новенькое предлагал, и я начал и сам наркотиками приторговывать. А что стал наркоманом, понял, только когда полиция многих прихватила и начались перебои с поставками.
— Ломка?
— Ломка бывает от мака. Ну, пару ночей без сна, потел очень сильно, а чтобы руки-ноги выворачивало, этого избежал. От синтетики основная зависимость – в голове (Виктор выразительно стучит себя по виску): ты думаешь только о дозе. Наркотики – кайф, и это понимают все наркоманы, но что-то происходит с тобой и на физиологическом уровне, какие-то механизмы перестают в организме работать. И у тебя только одна мысль – «мне нужен наркотик».
— Испугались, когда это поняли?
— Испуг отсутствовал, я это просто принял. Да, я наркоман. И все стало этому подчинено, я вынес из дома буквально все.
— А что родители?
— У отца был инсульт, у матери – несколько инфарктов. Слава богу, что живы остались.
— И когда они поняли, что дело плохо?
— После моей первой передозировки, ещё до того, как я стал из дома таскать. Раньше, конечно, они иногда замечали, что со мной происходит что-то странное, но это списывали на то, что я устал на работе или слегка выпил. У родителей в жизни такой опыт отсутствовал, им сложно была представить такое. И, естественно, отсутствовал опыт распознавания наркозависимости. Это трудно понять, особенно когда отсутствуют следов от уколов. Впрочем, очень многие думали, что я нормальный человек. Девушки у меня какие-то были, им говорили «да ты что, он же нарком», а они переставали сомневаться, когда видели под кайфом. Естественно, когда приехавший по вызову врач скорой помощи сказал о передозировке, для мамы и папы это был шок.
— А для вас передозировка шоком не явилась?
— Когда меня в больнице промыли, я ощутил радость. Ну все, я теперь нормальный человек. А вторая мысль была такой: но я ведь жив! А значит, всё нормально, просто надо быть осторожнее. Вот, например, буду употреблять только по пятницам – в пятницу же можно расслабиться? Потом, естественно, думаешь: а почему только в пятницу? Смотришь на себя в зеркало: я красивый, здоровый, со мной все в порядке… Короче, кто это проходил, тот знает. И попытка соскочить провалилась.
— И что родители?
— Они сделали все, что могли. Были слезы, уговоры, привозили капельницы на дом… Это длилось десять лет, и разные были ситуации. Были и перерывы в два-три месяца, и условные судимости за кражи. Условные потому, что меня каждый раз прихватывали, когда срок предыдущей судимости уже истекал. А кроме того, я всегда где-то официально работал, и суд принимал это во внимание. Работал я на хороших местах и получал хорошо, но везде заканчивалось одинаково: в какой-то момент мне переставало хватать денег на наркоту, и я проворовывался. Быть наркоманом – удовольствие дорогое. А сам наркоман – существо подлое, коварное и жестокое.
— Но все же однажды у вас появилось желание завязать по-настоящему?
— Это трудно назвать желанием. Был очередной условный срок, очередное увольнение, очередной передоз, и мама в очередной раз сказала мне: поехали в реабилитационный центр. А у меня тогда было ощущение, что моя жизнь превратилась в спичечный коробок – здесь стена, там стена… И для меня главным было уехать отсюда. И я согласился, мне просто было все равно. Приехал на встречу с работником благотворительного фонда «Возрождение», от него узнал, что центр – христианский, и у меня сразу возникло чувство отторжения: про церковь я знал только то, что это здание с крестом и большими дверями, а внутри – священники в рясах.
Отказался ехать. Руководитель – очень удивился, стал мне что-то говорить о каких-то программах, о том, что это хутор, я хотел уже развернуться и уйти, но вдруг спросил: «А что вы там вообще делаете?» Он ответил: «Строим, животных разводим». И почему-то я сказал: «Хорошо, поеду». Видимо, к тому моменту я так устал от самого себя, что стройка и животные казались чем-то, наверное, просто нормальным. Руководитель говорит, мол, подумай недельку, а надумаешь – приезжай.
За эту неделю я вынес из дома все, что там оставалось… а в понедельник как условно осуждённый отправился в свой надзорный орган и сообщил: так и так, я должен уехать. Там, кстати, отсутствовали сведения, что я наркоман, и очень удивились. Я это к тому говорю, что иногда можно удачно маскироваться.
— Но от близких можно маскироваться лишь какое-то время. Что должны предпринять они, когда узнают?
— Я скажу, может быть, странные для многих слова: главный друг наркомании – жалость родителей. Когда я уезжал в реабилитационный центр, мама совала мне какие-то таблеточки, чтобы легче было. А нужно занимать очень жёсткую позицию. Я помню, тусовался со своими друзьями-наркоманами, и подъехал отец. Сидя в машине, позвал меня. Я к нему сел, а он мне говорит: «Отдай ключи, ты ведь все равно живёшь вне дома». Я бросил ключи на приборную панель и понял: это всё. Раньше я от этой стаи отличался, но только тем, что мне было куда прийти помыться. И это тоже являлось ниточкой, связывающей меня с другой жизнью. Теперь она оборвалась, и стало как-то тоскливо.
— Но ведь вы снова оказались дома?
— Ну да, через какое-то время пришел с разбитой башкой – пожалели. Но я предупреждаю всех, у кого в семье есть наркоман: чтобы добиться своего, мы – а я до сих пор говорю «мы» – пойдём на все. Обманем, украдём, сделаем любую гадость. Мой знакомый закрыл на балконе вышедшую туда на минутку мать, а сам схватил её сумку и убежал. Я сам украл у матери дорогое кольцо и заложил его в ломбарде за копейки. Это довольно быстро обнаружилось, и отец привёз меня к ломбарду, дал деньги – и велел выкупить. Выяснилось, что выкупать уже поздно, я вернулся в машину и отдал папе деньги. До сих пор помню, как он на меня посмотрел. А когда я рассказал эту историю своему другу в реабилитационном центре, он сказал: «Ну ты даёшь! А я бы тогда сбежал с этими деньгами».
— Может быть, то, что вы не сбежали, тоже было очередной ниточкой, привязывающей к нормальному?
— Может быть.
— Вы приехали в реабилитационный центр и…
— Приехал с кучей вещей – мама собирала. Это всегда видно, кто сам собирался, а кого собирали. Там, в соответствии с договором, человека обыскивают, составляют опись его вещей, все запрещённое изымают, знакомят с правилами пребывания, с распорядком дня. И началась моя реабилитация. По утрам – собрания, по вечерам – молитва, весь день – работа. Трудно было представить, что я могу попасть в такую обстановку. Все это казалось мне странным и мало трогало. Там такая система пар: старший и младший, человек, который уже какое-то время в центре пробыл, и новичок, чтобы ему легче было. Мне со старшим очень повезло, он вводил меня в курс дела, многое рассказывал, и я больше прислушивался к тому, что говорил он, чем к тому, что говорилось на собраниях.
От него я многое узнал, и видел, что он настроен серьёзно. По некоторым было заметно, что они приехали сюда всего лишь перезимовать, а этот парень горел и сумел зажечь меня. Но на это понадобилось время. Работа в центре ведётся в жёстких, я бы сказал, в армейских рамках. Тебя постоянно контролируют, проверяют, что ты делаешь, все распоряжения надо выполнять. И у меня были мысли: а какой им во мне интерес, почему я должен их волновать? И сначала возникло любопытство, а ощущение, что тебе говорят правду, появилось позже. Составляющей моей жизни наркомана были хитрость, коварство, желание украсть, здесь же было по-другому, и слова совпадали с делами.
Сидел я как-то поздно вечером в продуваемом всеми ветрами гараже и вязал арматуру, и вдруг ко мне пришел руководитель центра. «Как самочувствие?» – спрашивает. «Нормально», – отвечаю. И вдруг он говорит: хочешь, я за тебя помолюсь? Я пожал плечами – ну, молись, мне-то что? И он начал молиться.
— И вам стало легче?
— Да мне было безразлично. Но я подумал: поздний вечер, холод, человек из уютной тёплой квартиры, от семьи, зачем-то притащился ко мне в гараж и ещё взялся молиться. Ну какое ему до меня дело? Я стал наблюдать за работниками центра в течение дня и понял, что я их слова соответствуют их поступкам. Например, они работают и молятся столько же, сколько требуют от других. Раньше я таких людей редко встречал. И через какое-то время я был готов к покаянию.
— К церковному?
— Да во всех смыслах этого слова. До меня наконец дошло, что если я жил такой жизнью, которая в итоге привела меня в этот центр, то каяться есть в чём. Чтобы была новая жизнь, нужно искреннее раскаяние в прежней жизни. Но я действительно поверил в Бога, и это мне помогло и многое объяснило. Одна из главных бед наркоманов – гордыня: тебе сложно признаться даже самому себе, что ты зависимый, что ты опустился. А христианство называет гордыню одним из смертных грехов А что говорит Библия? «Просите – и дано вам будет». У меня в жизни так и случилось. Я попросил о помощи, и я её получил.
Это можно рассматривать с точки зрения религии, а можно – просто с точки зрения житейской мудрости. Как и к молитвам можно относиться как собственно к молитвам, так и как к определённому успокаивающему ритму, который в них заключён. Отправной точкой моего становления как христианина было то, что как-то, обведя стройку рукой, я спросил своего товарища: «А без Бога все это было бы возможно?» Он ответил «это всё от бога». У меня своих сил было мало, и я попросил помощи Бога.
— Реабилитация прошла успешно, как мы это видим. Но со всеми ли так?
— С месяц было очень трудно, и все мысли были там, в прошлой жизни. Известно, что вылечивается малый процент наркоманов, чем она и ужасна. Нужны и желание, и воля, и помощь других, и какие-то нити, о которых мы говорили, иначе– выйдешь и сорвёшься. Через полгода ко мне приехали родители – я увидел их прежними. Когда меня провожали, мама и папа были два существа, потерявшие надежду, с пустыми глазами и серыми лицами. Тогда я понял, что всё, вторая возможность у меня отсутствует.
— Что бы вы могли сказать тем подросткам или уже молодым людям, которые только собираются попробовать «безобидную марихуану»?
— Через год после реабилитации я решил проехаться по «местам боевой славы». Мои приятели были одеты в ту же самую одежду, что и год назад, только в ещё более затрёпанном состоянии.
Через год я снова туда приехал – знакомых лиц было уже меньше, а ещё через год – пропали последние. Пусть подростки подумают головами и ответят на вопрос, куда они делись – стали министрами или все поумирали. Многие из них начали с марихуаны, как и я.
И ещё одно: мальчикам нужно знать, что марихуана очень пагубно отражается на потенции, а девочкам – что на внешности. И если вам говорят, что одну сигаретку – можно, то это говорит или идиот, или распространитель наркоты. А если вас действительно «не вставит», то будьте уверены, что скоро вам предложат что-нибудь покруче. Для меня все закончилось хорошо: я прошёл курс реабилитации, женился, у меня родилась замечательная дочка – и это оставляет надежду тем, кто прошёл тот же путь, что и я. Но лучше избегать ступать на него.
За четыре дня, прошедшие с момента нашей беседы, в мире от наркотиков умерло около двух тысяч человек.

Некоторые политологи считают, что Талибан беспощадно боролся с наркотиками. Как только он придёт к власти в Афганистане, наступит мир, благоденствие и будет уничтожено производство героина.

Производство маковой соломки в Афганистане имеет экономический характер. При имеющихся аграрных технологиях афганский крестьянин при одних и тех же трудозатратах получает с одного гектара мака доход, минимум, в три раза более высокий, чем с одного гектара пшеницы.
Советский Союз, войдя в Афганистан, начал борьбу с выращиванием мака и, соответственно, производством героина. Афганский крестьянин получил новые технологии, была построена логистическая цепочка по хранению, переработке пшеницы, построены мукомольные предприятия и хлебозаводы (вспомним про школы, больницы и другое, построенное советским союзом). СССР запустил индустриализацию афганского аграрного сектора. Была изменена организация труда – появились коллективные и государственные структуры по типу советских колхозов и совхозов. Они имели в основном военизированный характер, то есть, управляла ими армия. В целом сельское хозяйство Афганистана продолжало носить частный и единолично-семейный, мелко- и среднетоварный характер. В перспективе аграрный сектор должен был перейти на коллективные структуры. Производство пшеницы по своей доходности сравнялось, а затем и вышло вперёд по сравнению с производством иных аграрных культур.

После ухода СССР, ситуация в Афганистане быстро вернулась на исходные. Если в цифрах, то при советской «оккупации» производство героина в Афганистане держалось в среднем на уровне 250 тонн в год, после прихода к власти Альянса Семи оно быстро выросло до 3000 тонн, а к концу правления Талибана в самый урожайный 1999 год достигло 4,6 тысяч тонн.

В качестве единственного примера беспощадной борьбы Талибана с наркотрафиком приводится 2001 год, когда производство снизилось с 3300 тонн до 200. Однако цены на афганский героин на оптовом рынке в этот же период поднялись с 90 долларов до 300, а затем до 400 долларов за килограмм. Талибы устроили искусственный дефицит и сорвали куш в виде сверхдохода в 300 процентов.

После Талибана, при американской оккупации, произошёл резкий рост площадей под маковую культуру. На афганском героине начали наживаться производители, переработчики, те, кто осуществлял транзит (были публикации, что он шёл через Россию) и американцы, получившие ресурс для наполнения черных касс ЦРУ, Пентагона, РУМО и конкретных лиц в оккупационных администрациях.
Структура производства героина была окончательно выстроена именно при Талибане. Выглядела она так: афганский крестьянин производил маковую соломку, которую караваны везли в пакистанские нарколаборатории (центром которых является округ Читраль), оттуда шёл уже готовый очищенный продукт. Афганский крестьянин получал прямой денежный доход за уже произведённый и проданный им прошлогодний товар, что стимулировало его и к увеличению производства, и к его постоянному возобновлению.

В рамках сложившихся производственных отношений, у Талибана отсутствовала возможность (возможно, и желание) проведения индустриальной реформы в Афганистане. Он встроился в существующую систему и извлекал из неё свой доход. Легенды про беспощадную борьбу и ислам, как идеологию этой борьбы, выглядят красиво, но абсолютно безпочвенно. Особенно на фоне реальной статистики. Сейчас талибы контролируют треть страны, но производство героина подбирается к 10 тысячам тонн. Что, согласимся, расходится со сложившейся мифологией. Веди Талибан борьбу с этим зельем, при столь значительном контроле территории, производство героина должно было сократиться. А оно – возрастает до рекордных показателей.

После прихода к власти талибов ситуация, скорее всего останется такой же. Талибан попросту монополизирует этот рынок и сделает его более предсказуемым. Но реальное прекращение производства афганского героина находится в совершенно иной плоскости решений. Индустриализация страны и её аграрного сектора сведёт посевы мака к минимуму гораздо лучше любого местного ФСИН. Как только выращивать пшеницу и иные сельскохозяйственные культуры станет выгоднее производства маковой соломки, проблема будет решена.

Вся хитрость в том, что есть немалое число сил, структур и людей, которых полностью устраивает текущее положение вещей. Разве на пшенице они смогут получать свои фантастические доходы.
Источник: el-murid.livejournal.com/