CASTLE.PRI.EE

Леон Фейхтвангер. «Москва 1937» (Отчёт о поездке для моих друзей).
Это материал описывает всю жизнь в СССР. В данной статье рассмотрим его заметки о присутствии в зале заседания суда на процессе Радек – Пятаков.

Я увидел Сталина, когда процесс против Зиновьева и Каменева был закончен. Обвиняемые были осуждены и расстреляны. Против второй группы троцкистов: Пятакова, Радека, Бухарина и Рыкова было возбуждено дело. Отсутствовали сведения, какое обвинение им предъявляется и когда будет начат процесс.

Сталин взволновался, когда мы заговорили о процессах троцкистов. Он подробно рассказал об обвинении, предъявленном Пятакову и Радеку. Говорил о панике, в которую приводит фашистская опасность людей, которым трудно смотреть в будущее.

Я упомянул о дурном впечатлении, которое произвели за границей слишком простые приёмы в процессе Зиновьева. Сталин посмеялся над этим. Он сказал, чтобы поверить в заговор, требуют предъявления большого количества письменных документов. Опытные заговорщики имеют привычку прятать и уничтожать свои документы.

Потом Сталин заговорил о Радеке. Это писатель, наиболее популярная личность среди участников второго троцкистского процесса. Сталин говорил с горечью и взволнованно. Он рассказывал о своём дружеском отношении к этому человеку.

Сталин рассказывал о длинном письме, которое ему написал Радек. В нём он заверял в своей невиновности, приводя много лживых доводов. Однако на другой день под давлением свидетельских показаний и улик Радек сознался.

Троцкистов обвиняли в государственной измене, шпионаже, вредительстве и другой подрывной деятельности, также в подготовке террористических актов. Они были осуждены и расстреляны.

С процессами Зиновьева и Каменева я ознакомился по печати и рассказам очевидцев. На процессе Пятакова – Радека я присутствовал лично. Во время первого процесса я находился в атмосфере Западной Европы, во время второго — в атмосфере Москвы. В первом случае на меня действовал воздух Европы, во втором — Москвы. Это дало мне возможность особенно остро ощутить ту громадную разницу между Советским Союзом и Западом.

Многие из моих друзей, люди достаточно разумные, называют эти процессы от начала до конца трагикомическими, варварскими, не заслуживающими доверия, чудовищными как по содержанию, так и по форме. Целый ряд людей, принадлежавших ранее к друзьям Советского Союза, стали после этих процессов его противниками.

Многих, видевших в общественном строе Союза идеал социалистической гуманности, этот процесс просто поставил в тупик. Им казалось, что пули, поразившие Зиновьева и Каменева, убили вместе с ними и новый мир.

Мне, пока я находился в Европе, обвинения, предъявляемые на процессе Зиновьева, казались не заслуживающими доверия. Мне казалось, что истерические признания обвиняемых добываются какими-то таинственными путями. Весь процесс представлялся мне какой-то театральной инсценировкой, поставленной с большим мастерством.

Я присутствовал в Москве на втором процессе. Я прочитал протоколы процесса. Затем вспомнил всё, что я видел и слышал. Взвесил все обстоятельства, говорившие за и против достоверности обвинения. Когда я увидел и услышал Пятакова, Радека и их друзей – мои сомнения растворились под влиянием того, что говорили подсудимые и как они это говорили.

В основном процессы были направлены против – Троцкого. Многие сомневались в достоверности предъявленного Троцкому обвинения. Они говорили: «Троцкий – один из основателей Советского государства, друг Ленина. Как он мог давать директивы мешать строительству государства? Разве он мог стремиться разжечь войну против Союза и готовить его поражение в этой войне? Разве это вероятно?»

Для Троцкого идея мировой революции стала болезненной идеей фикс. Основная база революционной силы была в СССР. Троцкий считал, что им правила банда оппортунистов. Следовательно, СССР и становился главным врагом.

Правдоподобны ли обвинения, предъявленные судом во втором процессе Радек – Пятаков. Сомневающиеся в их вине спрашивали: «Как люди с их рангом и влиянием могли вести работу против государства, которому они были обязаны своим положением и постами. Зачем они пустились в то авантюрное предприятие, которое им ставит в вину обвинение.

Все обвиняемые были в первую очередь конспираторами, профессиональными революционерами. Всю свою жизнь они были страстными бунтовщиками и сторонниками переворота. В этом было их призвание.

Они добились этого благодаря своему мужеству, оптимизму, любви к рискованным предприятиям. Заговор был формой их существования.
К тому же они верили в Троцкого, обладавшего огромной силой внушения. Вместе со своим учителем они видели в «государстве Сталина» искажённый образ того, к чему они сами стремились. Свою высшею цель видели в том, чтобы изменить его.

Возражения наблюдателей на Западе: «Если имелись документы и свидетели, то почему же держали эти документы в ящике, свидетелей держали за кулисами, а довольствовались не заслуживающими доверия признаниями?»

Мне объяснили причину такого подхода к ситуации. На процессе показали только результат предварительного следствия. Уличающий материал был проверен ранее и уже был предъявлен обвиняемым. На процессе было достаточно подтверждения их признания.

Пусть тот, кого смущает это, вспомнит, что это дело рассматривал военный Суд. Процесс был политическим. Власть интересовала чистка внутриполитической атмосферы. Он хотела, чтобы весь народ от Минска до Владивостока понял происходящее.

Нужно помнить, что ранее весь народ был малограмотным. И политические взаимоотношения его с государством были ограничены общением с управляющим барина, попом и целовальником в казённом кабаке. Народ только начал осознавать, что он живёт в новом государстве.

Поэтому власть постаралась обставить процесс с максимальной простотой и ясностью. Подробное изложение документов, свидетельских показаний, разного рода следственного материала может интересовать юристов, криминалистов, историков. Простых советских граждан только бы запутали чрезмерным нагромождением деталей. Безусловное признание говорит им больше, чем множество остроумно сопоставленных доказательств. Процесс вели, в первую очередь, для Советского народа.

Сомневающиеся выдвинули предположение, что обвиняемые под пытками и под угрозами были вынуждены к признанию. Однако это было опровергнуто свежим видом обвиняемых, их общим физическим и умственным состоянием. Это поставило в трудное положение даже убеждённых скептиков, которые присутствовали на процессах.

Тогда скептики заявили, что им давали всякого рода яды, их гипнотизировали, их подвергали действию наркотических средств.
Однако отсутствуют сведения о том, что кому-нибудь удавалось держать другое существо длительное время под столь сильным контролем.

Обвиняемые представляли собой холеных, хорошо одетых мужчин с медленными непринуждёнными манерами. Они пили чай. Из карманов пиджаков у них торчали газеты. Они с интересом посматривали на публику. По общему виду это походило скорее на дискуссию, чем на судебный процесс.

Дискуссию, которую ведут в тоне беседы образованные люди, старающиеся выяснить правду и установить, что именно произошло и почему это произошло. Создавалось впечатление, будто обвиняемые, прокурор и судьи увлечены выяснением с максимальной точностью всего происходящего. Странной и жуткой казалась деловитость, обнажённость, с которой эти люди перед своей почти верной смертью рассказывали о своих действиях и давали объяснения своим преступлениям.

Очень жаль, что в Советском Союзе воспрещается производить в залах суда киносъёмку и записи на грампластинки. Если бы мировому общественному мнению представить то, что говорили обвиняемые, и как они это говорили, их интонации, их лица, то, я думаю, сомневающихся стало бы гораздо меньше.

Они признавались, но каждый на свой собственный манер. Один с циничной интонацией, другой бодро и ретиво, как солдат, третий внутренне сопротивляясь, прибегая к увёрткам, четвёртый — как раскаивающийся ученик, пятый поучая. Но тон, выражение лиц, жесты у всех были правдивы.

Георгий Пятаков – господин среднего роста, средних лет, с маленькой лысиной и трясущейся в такт речи рыжеватой острой бородой. Он стоял перед микрофоном и говорил – будто читал лекцию. Спокойно и старательно повествовал о том, как он вредил в вверенной ему промышленности.

Пятаков объяснял, указывал вытянутым пальцем. Он напоминал преподавателя высшей школы, историка, выступающего с докладом о жизни и деяниях давно умершего человека по имени Пятаков. Он стремился разъяснить все обстоятельства до мельчайших подробностей, охваченный одним желанием, чтобы слушатели и студенты всё правильно поняли и усвоили.

Писателя Карла Радека сложно забыть. Он там сидел в своём коричневом пиджаке. Перед глазами стоит его безобразное худое лицо, обрамлённое каштановой старомодной бородой. Он поглядывал в публику, большая часть которой была ему знакома, или на других обвиняемых, часто усмехаясь, очень хладнокровный, зачастую намеренно ироничный.

Карл Радек при входе клал руку тому или другому из обвиняемых на плечо лёгким, даже нежным жестом. Выступая, он чуть-чуть позировал, слегка посмеиваясь над остальными обвиняемыми. Радек показывал своё превосходство актёра: надменный, скептичный, ловкий, литературно образованный.

Хорошо помню, как он, внезапно оттолкнув Пятакова от микрофона, сам встал на его место. То он ударял газетой о барьер, то брал стакан чая, бросал в него кружок лимона, помешивал ложечкой и, рассказывая о чудовищных делах, пил чай мелкими глотками.

Радек произнёс своё заключительное слово. Он объяснил, почему признался. Это заявление прозвучало трогательно, как откровение человека, вершащего великое действие. Странным и трудно объяснимым был жест, с которым Радек после конца последнего заседания покинул зал суда.

Это было под утро, в четыре часа. Все, и судьи, и обвиняемые, и слушатели сильно устали. Из семнадцати обвиняемых тринадцать были приговорены к смерти. Среди них близкие друзья Радека. Он и трое других – только к заключению.

Судья зачитал приговор. Все выслушали его стоя, в глубоком молчании. После прочтения приговора судьи удалились. Показались солдаты. Они подошли к четверым, избежавших смерти. Один из солдат положил Радеку руку на плечо, по-видимому, предлагая ему следовать за собой. Он пошёл, обернулся, приветственно поднял руку, пожал плечами, кивнул остальным приговорённым к смерти своим друзьям, и улыбнулся.

Трудно забыть подробный тягостный рассказ инженера Строилова. Он рассказывал, как попал в троцкистскую организацию, как он бился, стремясь выйти из неё. Троцкисты, пользуясь его провинностью в прошлом, крепко его держали в своих сетях.

Вспоминается еврейский сапожник Дробнис. Он хорошо проявил себя в гражданскую войну. Дробнис прошёл шестилетнее заключение в царской тюрьме. Трижды приговаривался белогвардейцами к расстрелу и каким-то чудом спасался.

Дробнис стол перед судом, путался и запинался, стремясь как-нибудь вывернуться. Он вынужден был признаться в том, что взрывы, которые он организовал, причинили материальные убытки, и повлекли за собой, как он и добивался, гибель многих рабочих.

Сомневающиеся в виновности обвиняемых спрашивают, почему они вместо того чтобы отпираться, наоборот, стараются превзойти друг друга в признаниях. И в каких признаниях! Они сами себя рисуют грязными подлыми преступниками.

Вместо защиты и приведения в своё оправдание смягчающий обстоятельств, как делают это обычно все обвиняемые перед судом, они всё больше отягчают своё положение. Раз они верят в теории Троцкого, они должны выступить открыто на стороне своего вождя и его теорий. Они должны теперь, выступая в последний раз перед массами, превозносить свои дела, раз они считают их правильными и оправданными.

Возможно, они признались, чтобы скрыть существование других троцкистов, которые остались на свободе. Я должен признаться, что процесс меня убедил в виновности обвиняемых. Однако поведение обвиняемых осталось для меня загадкой.

Краткое изложение отрывка из книги Леона Фейхтвангера «Москва 1937» (Отчёт о поездке для моих друзей).

P. S. На Западе всячески старались опорочить процессы над троцкистами. В своём заключительном слове Радек говорил о том, как он в продолжение двух с половиной месяцев заставлял вытягивать из себя каждое слово признания и как трудно следователю пришлось с ним. Он признавался лишь под тяжестью улик и доказательств.

Радек пошутил: «Все думают, что меня пытал следователь, в действительности – я его». Это было сказано с трагическим юмором. Однако, через пару дней крупные английские газеты поместили это заявление под крупным заголовком: «Радек под пыткой».

Комментарии запрещены.